Гори, ведьма, гори! [Дьявольские куклы мадам Мэндилип] - Абрахам Мэррит

— То, что показала вам моя племянница, вам не понравилась?

Я собрался с мыслями и сказал:

— Они все прекрасны, мадам… мадам…

— Мэндилип, — сказала она вежливо. — Мадам Мэндилип. Вы не знали моего имени?

— К несчастью, — ответил я. — У меня есть маленькая внучка. Я хочу что-нибудь красивое ко дню ее рождения. Всё, что мне показали, чудесно, но мне хотелось бы знать, нет ли чего-нибудь особенного…

— Чего-нибудь особенного, — повторила она. — Хорошо, может быть, и есть. Но когда я особо обслуживаю покупателей, — она сделала ударение на слове «особо», — я должна знать, с кем имею дело. Вы, должно быть, считаете меня странной хозяйкой магазина, не так ли? — Она засмеялась, и я поразился свежести, молодости, удивительной нежности и звонкости этого смеха. С явным усилием я заставил себя вернуться к действительности и насторожиться. Я вытащил из чемоданчика карточку. Я не хотел, чтобы она узнала меня, как она сделала бы, если бы я дал ей свою карточку. Я не хотел также направить ее внимание на кого-нибудь, кому она могла принести вред. Поэтому я дал ей карточку моего давно умершего приятеля-доктора. Она взглянула на меня.

— А! — сказала она, — вы врач? Ну, теперь, когда мы знаем друг друга, зайдите ко мне, и я покажу вам моих лучших кукол.

Она ввела меня в широкий, плохо освещенный коридор. Она дотронулась до моей руки, и снова я почувствовал странное приятное напряжение нервов. Она остановилась около двери и взглянула мне в лицо.

— Это здесь, — сказала она, — я держу моих лучших кукол. Моих особенно хороших кукол!

Она снова засмеялась и открыла дверь.

Я перешагнул через порог и остановился, рассматривая комнату быстрым, беспокойным взглядом. Это была не та, большая, чудесная комната, которую описывала Уолтерс. Действительно, она была несколько больше, чем можно было ожидать. Но не было изысканных старых панелей, ковров, волшебного зеркала, похожего на полушарие из прозрачнейшей воды, и всех тех вещей, которые превращали комнату в земной рай. Свет проходил через полузанавешенные окна, выходящие на небольшой пустой дворик. Стены и потолок были выложены простым коричневым деревом. Одна из стен комнаты была покрыта маленьким шкафчиком с деревянными дверцами. На стене висело зеркало, и оно было круглой формы, но на этом сходство с описанием Уолтерс кончалось. В углу был камин, такой же, как во всех обыкновенных домах Нью-Йорка. На стенах висело несколько гравюр. Большой стол был самым обыкновенным, заваленным кукольными одеяниями разной степени законченности.

Мое беспокойство росло. Если Уолтерс фантазировала насчет комнаты, то и весь ее дневник мог быть сплошным измышлением или продуктом слишком разыгравшегося воображения. И всё же она ничего не выдумала относительно самой мастерицы кукол, ее глаз, голоса, наружности или насчет особенностей ее племянницы… Женщина заговорила, отрывая меня от моих мыслей.

— Моя комната интересует вас?

Я сказал:

— Любая комната, в которой творит настоящий артист, должна интересовать. А вы истинный художник, мадам Мэндилип.

— Откуда вы это знаете? — задумчиво спросила она.

Я понял, что совершил ошибку, и сказал торопливо:

— Я любитель искусств. Я видел ваших кукол. Не нужно видеть целую галерею картин, чтобы понять, что Рафаэль, например, был великим мастером. Достаточно одной картины.

Она дружески улыбнулась. Затем закрыла за мной дверь и указала на стул около окна.

— Не возражаете ли вы против того, чтобы немного подождать перед тем, как я покажу вам своих кукол? Мне нужно кончить платьице кукле. Я обещала сделать это сегодня, и малютка, которая ждет его, должна скоро прийти. Я кончу быстро.

— Почему же нет?

Я опустился на стул. Она мягко сказала:

— Здесь спокойно. А вы устали. Вы много работали, да? И очень устали.

Я облокотился на спинку стула.

Вдруг я почувствовал себя очень усталым. На один момент я словно потерял сознание. С трудом открыв глаза, я увидел, что мадам села за стол, И тут я увидел ее руки. Пальцы были длинные, выхоленные, белые, и я знал, что это самые красивые руки из тех, какие я когда-либо видел. Так же, как и глаза, они, казалось, жили своей отдельной жизнью, независимой от тела, которому принадлежали. Она положила их на стол и снова заговорила ласково:

— Хорошо иногда прийти в спокойный уголок. Туда, где царит покой. Человек устает, очень устает. Он волнуется, работает и очень устает.

Она взяла со стола маленькое платье и начала шить. Длинные тонкие пальцы водили иглу, тогда как другая рука осторожно поворачивала крошечную одежду. Как удивительно гармоничны были движения ее белых рук… как ритм… как песня… успокоительны!..

Она сказала тихим, прекрасным голосом:

— Ах, да… сюда не достигает шум света. Всё здесь мирно… и тихо… покой.

Я отвел глаза от медленного танца ее рук, от мягких движений длинных тонких пальцев, которые так ритмично двигались. Так успокаивающе. Она смотрела на меня мягко, с нежностью… глаза ее были полны того покоя, о котором она говорила.

Не вредно немного отдохнуть, набраться сил для ожидающей меня борьбы. Я устал. Я даже не сознавал раньше, как я устал! Я снова стал смотреть на ее руки. Странные руки, так же не принадлежащие ее грузному телу, как глаза и голос. Может быть, они не принадлежали ему? Может быть, грузное тело было только плащом, оберткой для настоящего тела, которому принадлежали руки, глаза, голос? Я думал об этом, наблюдая за медленными, ритмичными движениями ее рук. Каким должно быть это другое тело? Таким же прекрасным, как руки, глаза и голос?

Она начала напевать какую-то странную песенку. Это была сонливая, убаюкивающая мелодия. Она обволакивала мои усталые нервы, проникала в мой измученный мозг, распространяла сон… И от рук исходила сонливость… И глаза убеждали меня заснуть. Засни! Что-то внутри меня вдруг бешено забилось, заставляя меня встать, сбросить с себя это летаргическое состояние…

Ужасное усилие привело меня на границу сознания, однако я знал, что я еще не ушел из этого странного состояния. И на миг, на пороге полного пробуждения, я увидел комнату такой, какой видела ее Уолтерс. Огромная, наполненная мягким светом, увешанная странными коврами, за которыми словно прятался кто-то смеющийся надо мной. На стене зеркало, как огромное полушарие чистейшей воды, в котором отражалась резная рама, и это отражение колебалось как зелень, окружающая чистый лесной пруд. Огромная комната заколебалась… и пропала.

Я стоял около перевернутого стула в той комнате, в которой заснул. И мастерица стояла рядом со мной очень близко. Она смотрела на меня с каким-то удивлением и, как мне показалось, печально. Она была похожа на человека, которому внезапно помешали.